Валерий Кошляков - художник
Про этого художника трудно говорить. Он работает как раз в том пространстве, где кончается слово и начинается Ее величество Форма.
Валера обычно сердится на современное искусство за то, что оно «занимается знаками, а не формой». «Это все литература», — говорит он. Художнику невозможно сегодня создать что-то новое, потому что Рафаэль и Рембрандт все уже написали. Кризис формы привел к тому, что, начиная с дадаизма и заканчивая Куликом, художники демонстрируют унитазы, мочатся на Кремль и кусают посетителей — от безвыходности по поводу смерти искусства и ненужности художника. Кошляков, также сознавая все это, не впадает в пессимизм. Свое восхищение мастерами прошлого он выразил в серии «Храм искусства», изобразив пространство готического храма, где отовсюду глядят великие образы Леонардо и Тинторетто. (Под легкой красочной фактурой с подтеками просвечивают репродукции.)
У музыкантов бывает абсолютный слух. У Кошлякова — абсолютное зрение. Все выдумывают. Он — видит. Когда мы гуляли по Москве, Валера, показывая то на люк, крашенный ядовито зеленой краской, то на шины, превращенные в клумбы с фиалками, восклицал: «Посмотри, как это здорово. Художник не может такое придумать!». Может. И не такое. При всем его восхищении этими objets trouves («найденными объектами»), то, что делает он сам, гораздо сильнее. Кошлякову все равно, где и на чем рисовать. Его картины растут из сора, как стихи у Ахматовой. Любая этикетка, стенной календарь, жестянка преображаются под его руками. Грубая бетонная стена — агрессивная мощная форма. Это надо увидеть. И тогда трещина превращается в силуэт горы, а реальное деревце начинает «общаться» с нарисованной на стене архитектурой. Потом все это смывается дождем. У Кошлякова нет никакого пиетета перед собственным творчеством. Он помог нам увидеть красоту бетонной стены. Все остальное — неважно.
Раньше Кошляков писал прекрасные античные руины на картонных коробках, разорванных и склеенных в полотно. Сквозь колонны прошлого проступало своими этикетками и штампами настоящее. Два слоя, бренный картон и вечные образы классики, переплетались. Последние годы он «вылепливает» свои образы скотчем. Такой же ничтожный материал, как и картон. Тоже, между прочим, упаковочный. Однако он способен передавать форму не хуже, чем масляные краски. И Джоконда, и тоталитарная архитектура, и обыкновенные, «низкие» предметы вроде урны и остановки вылеплены из скотча и уравнены этим по красоте. И еще тем, что все это сдирается и выбрасывается сразу после выставки. Представьте себе Леонардо да Винчи, смывающего свою Джоконду с полотна. Любого музейного работника от такой мысли удар бы хватил! Это принципиальное безразличие Кошлякова к судьбе своих вещей. Он и Парфенон собирался построить из снега, который потом растаял бы. Не важно, какой материал. Важен лишь момент преображения действительности, когда она, как некрасивая женщина, становится вдруг прекрасной оттого, что ее заметили и ею восхитились,
Кошляков не пишет для музеев, справедливо полагая, что в музее картины умирают. Он всегда работает с пространством и создает картину в зависимости от интерьера. Он — монументалист. Его жанр — фреска. Его мечта — расписать московское метро.
casino.
Тематические статьи